«Не о том думаешь, Коля, – оборвал глупые мысли капитан. – Время, время!»
– Не попасть мне к твоим сундукам! – крикнул он в тоске. – Никак не попасть!
Крепостница удивилась:
– Да на что тебе золото, Николушка? – Но, услышав, как Чухчев мычит от расстройства, быстро прибавила: – Мне не жалко, бери. А что оно глубоко под землей и сверху, поди, палат-жилья понастроили, так это пустое. Ты ж заговор знаешь. Скажи волшебные слова, и вмиг там окажешься.
– К-какой за…заговор?! – аж заикнулся Чухчев.
– «Губы-раз, зубы-два, помогай, разрыв-трава, расступись, сыра-земля, дам семитник от рубля». Хороший заговор. Он и под землю пустит, и за каменную стену.
– А…а что ж ты-то тогда двести лет взаперти просидела? – проявил аналитические способности Николай. – Чем в темноте сидеть, гуляла бы себе.
– Ах, Николушка, так ведь сначала надо губы-зубы потереть, а у меня их нету, видимость одна. И рядом никого в телесности не было. Пока ты за мной не пришел. Погоди! – вдруг качнулось к Чухчеву привидение. – А откуда у тебя-то губы-зубы? Нешто ты не дух пустой? То-то я гляжу, вроде как парит от тебя, теплом несет…
«Завалился! Сгорел! Сейчас накинется!» – мелькнуло в голове у капитана, и так ему сделалось жутко смотреть в выпученные глаза чудовища, что он позабыл и про иконку, и про крашеную пулю. Да и, если честно, навряд ли они бы его спасли.
Но Салтычиха на перетрусившего Чухчева не накинулась, а только провела мерцающей рукой сквозь его щеку – будто погладила.
– Пора мне, Николушка, – сказала она ласково-преласково, и ее лицо внезапно перестало быть уродливым. – Если ты живой, это еще лучше. Живи сколько сможешь. Успеешь на зеленое приволье, тебя-то пустят, не бойся. Скажи только, сокол мой ясный, любил ли ты меня хоть сколько? Раз пришел ко мне, бабе злой и безумной, пускай через двести лет, так, может, любил?
И понял тут капитан, что ничего худого она ему не сделает. Да и вообще, часы уже начали бить полночь – сейчас привидение исчезнет. Вон оно уж поплыло, заструилось кверху.
![Кладбищенские истории - i_010.png](https://goldenlib.com.ua/pic/2/8/5/285/1386593279/i_010.png)
Вполне можно было послать старушку на любое количество букв, тем более что всю ключевую информацию Николай от нее уже добыл. Но чего-то жалко ему ее стало, недоделанную.
– Конечно, любил, какой вопрос, – буркнул Чухчев и, не дожидаясь, пока Салтычиха просочится через потолок, двинул к выходу – не терпелось поскорей взяться за дело.
– Любил?! Люби-ил? – шелестел за его спиной прерывающийся голос. – Ах, счастье-то какое! Ах, горе-то какое! Ах я, кромешница, ах зверища кровавая! Что ж я с вами, девоньки бедные, понаделала? За что мучила, за что смертью извела? Нету мне прощенья!
Под эти завывания Чухчев и выскочил из подклета – как раз на последнем ударе часов.
Час спустя, с бешено бьющимся сердцем, он медленно шел вдоль серой стены массивного здания, выходящего одной своей стороной на улицу Лубянку, другой на Кузнецкий Мост.
Висящая над входом камера подозрительно повернулась в сторону ночного пешехода, но, разглядев милицейскую форму, быстро потеряла интерес. Правильно все-таки Николай выбрал профессию.
«…Тридцать два, тридцать три, тридцать четыре, тридцать пять», – досчитал капитан, остановился и сделал четкий поворот налево.
Сомнений в том, что стена раздвинется и земля расступится, у него не было. По дороге Чухчев заскочил в общежитие, чтоб поменять треуголку на фуражку, и заодно провел эксперимент: встал перед запертой на ночь дверью женского этажа, произнес волшебное заклинание и немедленно оказался по ту сторону. Можно было таким же образом проникнуть в комнату 238, полюбоваться на спящего младшего лейтенанта Лисичкину, но Николай отложил это на потом.
Так что беспокоила его не гранитная стена, а совсем другое. Дважды двунадесят саженей – это что-то типа пятьдесят метров. Вроде глубоко, но, говорят, под Фээсбухой хрен сколько подземных этажей. Что, если Салтычихин колодезь давным-давно раскопан и там теперь компьютерный зал или какой-нибудь секретный архив?
Камера снова начала разворачивать тонкую шею, и Николай решился.
«Эх, была не была, – подумал он. – Кто не рискует…» Провел пальцем по губам, по зубам, скороговоркой пробормотал заветные слова и сделал шаг вперед, в заклубившееся молочно-белое облако.
Ну, а что с ним случилось дальше, рассказать нельзя, потому что Государственная Тайна. Во всяком случае, в академию он больше не вернулся.
Вот и вся история. Остается только упомянуть об одном маленьком, но примечательном явлении природы, про которое даже поместили заметку в рубрике «Уголок метеоролога».
На одной из могил Старого Донского кладбища – вроде бы той самой, где, согласно легенде, похоронена знаменитая крепостница Салтычиха, расцвел чахлый, бледно-желтый подснежник. Это в декабре-то!
Правда, оттепель была. В отдельных районах столбик термометра поднимался до десяти градусов Цельсия.
Хайгейтское кладбище
(Лондон)
![Кладбищенские истории - i_011.jpg](https://goldenlib.com.ua/pic/2/8/5/285/1386593279/i_011.jpg)
It has all been very interesting, или Благопристойная смерть
![Кладбищенские истории - i_012.png](https://goldenlib.com.ua/pic/2/8/5/285/1386593279/i_012.png)
Доехать по Северной линии метро до станции Хайгейт. Долго идти по петляющим меж холмов улицам. Остановиться перед глухой темно-серой стеной.
Прежде чем войти в ворота, остановиться, перевести дух и вспомнить ту Англию, которую знаешь с детства по Диккенсу, Булвер-Литтону, Конан Дойлу и Голсуорси. Здесь, под густыми вязами и дубами (а впрочем, понятия не имею, как называется вся эта флора – нам, городским жителям, это ни к чему), она и похоронена, та самая настоящая викторианская Англия, которая была, правила миром и которой больше уже никогда не будет.
Самое красивое из известных мне описаний Лондона принадлежит Иосифу Бродскому:
Так вот в Хайгейтском кладбище нет ничего похожего на хрестоматийный образ – ни воды, ни звуков, ни биения сердца, ни часов, которые в этом зачарованном королевстве совершенно не нужны.
Часы здесь остановились в царствование последнего из Эдуардов или, быть может, последнего из Георгов – в общем, в те времена, когда Pax Britannica еще не распалась. С тех пор в старой, наиболее почтенной части кладбища больше не хоронят, ибо все пятьдесят тысяч участков со ста шестьюдесятью шестью тысячами захоронений заняты, и стук лопат не тревожит сон великой империи, над владениями которой (треть суши и девять десятых океана) никогда не заходило солнце.
![Кладбищенские истории - i_013.jpg](https://goldenlib.com.ua/pic/2/8/5/285/1386593279/i_013.jpg)
Викторианские джунгли
Некрополь заполнил все свои вакансии, перестал приносить доход и кормить многочисленный штат служителей. Век кладбища закончился, и город мертвых стал умирать. Всё здесь пришло в запустение, утонуло в густых, совсем не британского вида зарослях. Сочетание чопорных надгробий и буйной растительности – порядок и хаос, пристойность цивилизации и неприличие стихии – завораживает. Хайгейт – это какие-то диковинные викторианские джунгли, невообразимая квинтэссенция киплингианства. Что-то вроде Маугли в смокинге и Багиры с турнюром на гибкой спине. Или представьте себе Сомса Форсайта в головном уборе из перьев и пышной юбке из травы.
Столь вопиющее нарушение этикета почему-то нисколько не нарушает общего впечатления благопристойности. Настоящих леди и настоящих джентльменов сконфузить невозможно, потому что они не утрачивают чувства собственного достоинства никогда и ни при каких обстоятельствах, и даже смерть не оправдание для inappropriate behavior [1] . Высшее и восхитительнейшее проявление британской благопристойности – знаменитая предсмертная фраза писательницы леди Монтегю: «It has all been very interesting [2] ». Дай Бог всякому попрощаться с прожитой жизнью столь же достойным и учтивым образом.
1
неподобающее поведение (англ.).
2
Всё это было очень интересно (англ.).