Протиснулся внутрь саркофага – еле-еле. Поразительно, как это они вчера разместились в этом узком пространстве вдвоем.

Каждую минуту Паша останавливался и пробовал снять кольцо. Оно не слезало, но давить перестало и довольно свободно елозило по суставу. Леньков был явно на правильном пути.

Зззик, зззик, – зажужжала отвертка, выкручивая бронзовые болты. Смазанные накануне, они легко вышли из пазов.

Некрофорус с кряхтением снял тяжелую крышку и крепко зажмурился, прежде чем посмотреть на мертвеца.

А что если вообще на него не смотреть?

Не открывая глаз, Леньков дернул перстень – и тот слез, причем легко, без малейшего сопротивления. Невозможно было поверить, что Паша столько с ним промучился!

Бросить в гроб – и дело с концом, подумал он. Можно даже крышку не закрывать, кто тут увидит?

Нет, лучше надеть туда, откуда снял, подсказал внутренний голос. Спокойней спать будешь.

И Паша чуть-чуть приоткрыл веки.

Уайлд лежал в гробу совершенно такой же, как прошлой ночью. Только показалось, что в уголках полных красных губ таится мягкая усмешка.

Дрожащей рукой Некрофорус протянул кольцо покойнику, словно ждал, что тот ответит встречным жестом.

Нет, покойник не шевельнулся. Но за спиной у Ленькова прозвучал тихий смешок.

– Два часа продрючился, руки-крюки. Однако влез-таки. Дай перстак-то.

Тяжелая рука взяла Пашу за плечо, рывком развернула.

В щели лаза темнела коренастая фигура Крота. Лица его было не видно, только влажно блеснули оскаленные зубы.

Оцепеневший Паша безропотно протянул кольцо.

– Ты ляжь тут. Поспи, – сказал бывший напарник и толкнул Некрофоруса в грудь – вроде несильно, но тот с размаху сел в гроб, прямо на колени мертвецу, и взвизгнул.

– Не сядь, а ляжь.

Крот схватил Пашу за шиворот, приподнял и плюхнул прямо на Уайлда.

– Лежать!

– Кротик… Ну всё… попугал уже… Ты прости, что я тебя бутылкой… – залепетал Некрофорус, умоляюще хватая Крота за руки. – Я тебе за это долю подниму… Все равно без меня не получится. Ты и клиента-то не знаешь.

Напарник легко поднял крышку, подержал на весу.

– Почему не знаю? Мистер Ринальди. На карточке написано. Я ему уж звякнул. Нормальный мужик, договорились.

– Да как ты мог с ним договориться, без английского?

– Don't worry, be happy, – сказал Крот с жутким акцентом, и крышка с грохотом захлопнулась.

Паша забился, уперся в нее руками, но не сумел сдвинуть ни на сантиметр – должно быть, Крот уселся сверху.

Зззик, зззик, – донеслось снизу, справа. Потом слева. И еще два раза сверху.

– Кро-о-о-тик! – завыл Паша и чуть не оглох от эха.

Откуда-то издалека раздался скрип металла о камень. Снимает домкраты, догадался Леньков и перестал кричать, потому что перехватило горло.

– Ты не захотел позволить мне поцеловать твои уста, – послышался тихий шепот – совсем близко, в самое ухо. – Ну хорошо. Я поцелую их теперь. Я укушу их своими губами, как кусают твердый плод. Да, я поцелую твои уста.

Иностранное кладбище

(Иокогама)

Росё-фудзё, или Внезапная смерть

Я давно знал, что кладбище это непростое. Когда-то, еще студентом, случайно забрел сюда и сразу почувствовал: если к этому месту как следует приглядеться, увидишь нечто особенное. Четверть века спустя приехал специально – чтобы разобраться. Не спеша, с толком, походил по выщербленным лестницам и мшистым дорожкам, прислушался к тишине, к себе – и в самом деле кое-что увидел, но совсем не то, чего ожидал.

Тогда, много лет назад, кладбище показалось мне загадочным, романтичным. Оно никак не было связано с окружающим пейзажем; оно существовало само по себе, в собственном времени, собственном измерении: не-город посреди мегаполиса, девятнадцатый век на исходе двадцатого, кусочек Европы в центре Японии.

Согласно моему предварительному плану, кладбище должно было стать иллюстрацией к главе «Смерть на чужбине».

Представьте себе небольшой холм на дальнем краю света; дальше к востоку лишь Великий Океан, до противоположного берега девять тысяч километров. То есть для японцев-то, конечно, здесь никакой не конец земли, а, напротив, самая ее середина, но среди мертвецов, что лежат в этих могилах, местных уроженцев почти нет. На Гайдзин-боти (что означает «Иностранное кладбище») похоронены чужаки. Они думали, что отправляются в далекую, полумифическую страну за деньгами, или славой, или новыми впечатлениями, а на самом деле приехали в Иокогаму, чтобы умереть. Некоторые Японии и вовсе не увидели – прибыли в порт уже покойниками, скончавшись в плавании. Прямо с борта корабля их перевезли на Гайдзин-боти. Что за причудливый путь на погост, думал я, читая полустертую надпись на камне: покинуть свой Портсмут только для того, чтобы улечься в японскую землю.

^{Кладбище как кладбище}

Но истинная суть этого некрополя, кажется, заключалась не в безотрадном одиночестве человека, умирающего вдали от дома. Тут было что-то иное. Я это чувствовал, но ухватил не сразу. Гайдзин-боти открывалось мне постепенно.

Поначалу сбивало то, что здесь на одной территории расположены два кладбища, причем не разделенные стеной, как на Новодевичьем или Донском, а наслоившиеся одно на другое. Когда я это понял, дело пошло быстрей.

Я научился отличать мои могилы от обычных, это оказалось нетрудно: старое кладбище, ради которого я приехал, прекратило свое существование восемьдесят лет назад, 1 сентября 1923 года; новое, возникшее после этой даты, ничего интересного собою не представляло и никакого мессиджа в себе не содержало, во всяком случае для меня. (Должен пояснить, что я отношусь к породе людей, которые выискивают в любых событиях, явлениях и даже ландшафтах некие персональные послания, которые нужно расшифровывать и складывать в копилку для дальнейшего изучения. Я отдаю себе отчет в некоторой шизофреничности этой игры, но, во-первых, она утешительна для самомнения (если Кто-то или Что-то адресует тебе знаки, значит, ты, черт подери, что-то собою представляешь); во-вторых, так интересней живется, а в-третьих, эти мессиджи и вправду существуют, надо лишь уметь их распознавать.)

С датой всё тоже было ясно. 1 сентября 1923 года в Японии случилось страшное землетрясение, эпицентр которого находился как раз неподалеку от Иокогамы. Погибло больше 100 тысяч человек, от города остались одни головешки. Пострадало и кладбище: многие надгробия раскололись или упали, сгорела вся документация, так что впоследствии многие старые могилы остались неидентифицированными. Гайдзин-боти пришлось обустраивать и организовывать заново – в результате образовалось более или менее стандартное ритуально-погребальное учреждение, каких на свете сколько угодно.

Получалось, что моё Иностранное кладбище захоронено внутри обновленного Гайдзин-боти; годы его жизни 1861–1923, не длиннее среднего человечьего века. За это время здесь закопали примерно две с половиной тысячи мертвецов. Они говорили на разных языках: английском, французском, немецком, русском, голландском, испанском, и еще двух десятках наречий. Среди них были моряки и миссионеры, солдаты и инженеры, промышленники и беглецы от правосудия. Объединяет всю эту разношерстную компанию только одно – никто из них не собирался обрести вечный покой в японской земле. Кто же ради этого отправился бы в многонедельное плавание? Эти люди ехали сюда на время, пребывание в Японии для каждого из них должно было стать не более чем этапом в активной, непоседливой жизни.

На Гайдзин-боти похоронены те, кто споткнулся на бегу, это кладбище неосуществленных планов, наглядное пособие к японской поговорке «росё-фудзё». Лаконичная максима, состоящая из четырех иероглифов, переводится довольно длинно: «Никому не дано знать, в каком возрасте ему суждено умереть». Или, если угодно, «человек предполагает, а Бог располагает», но только без оттенка христианской смиренности.